Газета «Волжский университет»

В прозаических произведениях Аристова можно обнаружить интересное смешение нескольких повествовательных планов. Читатель попадает в пространство, где внутренний монолог может быть вплетен в бытовую сценку, а прослушивание русской народной песни оказывается соотнесенным с чтением культурологической статьи.

Сознание современного человека предельно расколото. Постмодернизм сделал свое дело - теперь человек имеет дело в основном не с природными феноменами, а с грузом знания всех предшествующих эпох. В прозе Аристова можно обнаружить античный мир, китайских моралистов, Древний Восток, английскую прозу XIX века, русскую поэзию XX века, современную разговорную речь и т.д. Нельзя сказать, что все эти составляющие абсолютно гармонично уживаются друг с другом. Иногда создается ощущение, что сам автор за обилием аллюзий и скрытых цитат просто теряется и предстает читателю вопрошающим - где же мое «Я» в этом культурном потоке?

Однако лучшие рассказы Алексея Аристова погружают нас в абсолютно неповторимый мир, где реальные детали и явления исчезают и остается лишь ощущение таинственных метаморфоз. Например, в рассказе «Пальмовая рефлексия» персонаж попадает в некое пространство различных вариантов, где все относительно: возраст, время жизни, состояние сознания, начало повествования. Тема метаморфоз жизни и игры со временем отсылает нас к рассказам-матрешкам Х.Л. Борхеса, в частности к рассказам «Письмена Бога», «Алеф» и «Сад расходящихся тропок». Время и пространство в этом рассказе все время двоятся, обнаруживают ходы и обманки, заставляют вспомнить блуждание по темному лабиринту.

В другом удачном рассказе Аристова «Они слепы, но видят, вы же зрячи, но видеть не хотите» еще более усиливается ощущение человеком своей персонажности. Герой повествования оказывается одновременно в нескольких пластах бытия: разговаривает с братом, изучает законы рока в античной трагедии, разговаривает со знакомой девушкой, внутри у него звучит известная народная песня «В лунном сиянии ночь серебрится», при этом он усиленно рефлексирует над происходящим. Персонаж как бы помимо воли включен в игру таинственных сил, он не управляет своей реальностью и узнает себя буквально во всех людях и книгах. Самый яркий пример демонстрации внутреннего расщепленного потока сознания представил Джеймс Джойс своим романом «Улисс». Дело, однако, в том, что мы сейчас живем с ощущением кризиса и мешанины эпох постоянно. Глупо было бы упрекать автора в том, что он не следует классическим, ясным, гармоничным образцам древнего искусства. Современный писатель должен учитывать особенности мифологии и миропонимания сегодняшнего момента, сегодняшнего мира. Читая прозу Алексея Аристова, можно узнать в персонажах себя, удивиться этому странному миру, задуматься о главных вещах. Автор развивается, а вместе с ним развиваются и его читатели.

Алексей Юрьевич Аристов, к.ф.н., доцент кафедры романо-германской филологии ВУиТ, выпускник этой же кафедры, руководитель литературной студии.

Они слепы, но видят, вы же зрячи, но видеть не хотите

(рассказ-verbatim, печатается в сокращении)

– В лунном сиянии снег серебрится,
Вдоль по дороге троечка мчится.
Он расстелил в коридоре газету, достал с балкона лыжи и начал уверенно соскабливать тыльной стороной ножа старую мазь.
– Ты это что собрался? - говорю. - По лыжам летом соскучился?
–- Динь-динь-динь, динь-динь-динь - колокольчик звенит…
–- Ты куда, дурак, собрался? - опять говорю ему.
–- Одевайся, дурак, собирайся, дурак, поедешь к царю, дурак.
–- Ты можешь когда-нибудь без шуток? Зачем лыжи достал?
Я уже начинал тихо сердиться на его молчание.
–- Да скучно просто стало дома сидеть. Пойду в лес покатаюсь.
–- Какой лес?.. Солнце греет, ни облачка, двадцать шесть градусов!
–- Да я и не выхожу прямо сейчас. Только лыжи мажу, а потом и снег пойдет. Он отложил нож и полез в трельяж, где у нас всегда лежала лыжная мазь. Я не нашелся, что ответить, и некоторое время молча глядел на него, пытаясь понять, была ли в его бреде хоть какая-то частица правды.
–- Этот звук, этот звон много мне говорит. Там-тарам-там!
И он действительно, словно готовясь к соревнованию, начал усердно покрывать мазью скользящую поверхность лыж. Если это и было шуткой, то довольно затяжной и совершенно лишенной повода, шуткой, больше похожей на сумасшествие. Ерунда какая-то! Я на всякий случай выглянул во двор. Небо было ярко-голубого цвета, одинокое облако висело над детским садом. Температура, впрочем, упала на градус. Жарко!
–- Динь-динь-динь, динь-динь-динь - о любви сладко пел.
Я ушел к себе в комнату, открыл форточку, чтобы сквозняк прогнал жару, и сел работать.
–- Динь-динь-динь, динь-динь-динь - звон бокалов стоит…
Совершенно не могу работать с этими «динь-динь-динь»! Не зная, куда спрятаться от песни, мыслей и жары, вышел охладиться на балкон. Подумал: вот он сейчас тщательно растирает мазь уже полчаса, а интересно, если бы он взял мои пластиковые лыжи, которые не надо ничем мазать, пошел бы сразу снег? Температура уже упала до двадцати четырех градусов.
–- Чего ты там возишься? Иди уж, что ли!
–- Сейчас одеваться буду.
Слишком серьезно, чтобы быть шуткой.
–- Я пошел, закрывай!
Пошел-таки. Надел штаны от лыжного костюма, а куртку повязал вокруг пояса. Смешно выглядит. Эх, не успел заметить, ботинки на нем тоже лыжные были? Может, на лыжах по песку теперь катаются? От сквозняка в квартире сделалось порядком прохладно, и я закрыл балконную дверь. Взглянул еще раз на термометр и удивился: температура и в самом деле падала довольно быстро! Было уже двадцать три с половиной градуса, а на небо, чей голубой цвет приобрел какой-то печальный оттенок, наползала не по-летнему серая туча. Сейчас, чего доброго, объявят штормовое предупреждение, температура упадет до нуля, и как раз, как он дойдет до леса, выпадет столько снега, сколько ему нужно. Наденет лыжи, поедет на тот овраг, где мы давно не были, а затем мимо старого кладбища выйдет на дорогу к Волге. Если все будет хорошо, можно ждать его часа через два-три.
– В лунном сиянии снег серебрится,
Вдоль по дороге троечка мчится.
Привяжется же песня. «Мой соперник стоит». Да откуда он вообще взялся, этот соперник? Пойду, в самом деле, включу радио.

Пальмовая рефлексия

(отрывки)

Человек спускался с верескового холма в густой лес. Ему было 33, и он, кажется, был уже мертв. Хотя, впрочем, ему могло быть 72, а он мог быть еще жив. Ему могло быть и 365, но он так и не решил, жив он или мертв - в любом случае все это не имеет никакого значения.

В течение долгого времени ничего не происходило.

По тому, как он шагал, была видна его усталость. Возможно, он заблудился, так как немного нервничал и постоянно оглядывался по сторонам. Это было вполне понятно - лес был довольно заброшенный, хотя и совсем не темный. Шорох его шагов звучал как во сне, он постепенно перемещался вдоль высоковольтной линии электропередач. Это была довольно широкая просека, над которой висело серое небо.

Лес был как все другие: множество деревьев там и тут… пустота… тишина. Ветра не было, даже малейшего. Конечно, отсутствие ветра могло быть и лучше, чем его наличие - ветер мог еще больше усилить холод, несмотря на то что была ранняя осень.

Прошло несколько часов шуршанья сухой листвы… или минут… или дней - прохожий и так смертельно устал еще до просеки, а с тех пор ничего так и не изменилось. Налево от просеки, кажется, проглянула группа светлых построек. Человек замер, взглянул налево и повернул к ним. То были три легких светлых домика, изготовленных из дерева, пластика или металла. Явно корпуса какого-то летнего лагеря или турбазы. Казалось, они были построены только несколько дней назад. Их строил кто-то, у кого, определенно, были свои цели, но, кто бы он ни был, сейчас он просто исчез, как ветер в лесу.

Человек вошел в одно из этих зданий. Внутри было всего две комнаты. В той, в которую вошел пешеход, стояли только стол и кровать. В целом помещение казалось пустым. Ему показалось, что он помнил эту комнату, но сразу же отбросил эту мысль, так как в этих местах он раньше никогда не бывал. Он снял шляпу и положил на стол. Заметил, что рядом с его шляпой уже лежала маленькая белая книжка. Он взял ее. На обложке какой-то жуткий шрифт сообщал, что это ежедневник. Человек сел и открыл его. Дневник не был законченным повествованием, из которого можно было хоть что-то узнать о том, где находился путник, кого он здесь мог встретить или сколько еще и куда ему предстояло идти. Первую дюжину страниц заполняло что-то совсем непонятное о «проводнике», «конце» и «пути». Никакого порядка в записях не было. Они могли начаться просто с абзаца, могли закончиться на половине страницы и продолжиться только на следующей, могли и вовсе идти без знаков препинания и каких-либо разделителей.

И в этот момент он услышал легкий шум.

Жилец одной из комнат очнулся после долгого глубокого сна. Он еще был сонным, когда вдруг заметил чью-то шляпу, лежащую у него на столе. Ему показалось, что он помнил ее, но он сразу же отбросил эту мысль, так как никогда не носил шляп, тем более таких. Кто-то явно приходил, но он не помнил, чтобы к нему собирались подселить еще одного жильца. Он встал, взял со стула мятый плащ и легко его набросил, вышел на улицу. Ветра не было, как вчера и как несколько дней назад. Никого не было снаружи, и никого не было внутри. Исчезли последние сомнения, что только тишина могла здесь обитать. В лесу не было никакого шума, который мог бы внести хоть какой-то звук. Здания были пусты. Все три.

Войдя, он заметил, что его дневник лежит открытым возле той странной шляпы. Когда он взглянул на него, то вспомнил, что этим утром слышал какие-то странные звуки, похожие на удары гигантского молота. Чтобы хоть как-то убить время в этом пансионате, он взял в обыкновение записывать все, что ни случалось с ним, потому и сейчас сел за стол.

Он сидел недвижно некоторое время, когда вдруг внезапно услышал легкий шум.

Это было что-то очень легкое, будто просто воображаемое. Но это воображаемое очень медленно превращалось в реальное, и ветер вернулся в лес.

Литературная гостинная

Сергей СУМИН

Просмотров: 1948

« Все статьи